Вот что в точности то, что произошло со мной в тот ноябрь 1937 года, когда я случайно столкнулся с Морисом Фридманом в Бангалоре.
Я только что вернулся после четырех с половиной годового обучения в Оксфорде и Лондоне полным энтузиазма юнцом, возомнившим себя «революционным коммунистом». Я хотел сражаться с британским господством и установить в Индии коммунизм – на самом деле новую утопию! И я был старшим из выживших сыновей раджи Бхаванрао. Ему тогда был 61 год, а мне 25. Он с пониманием относился к моему энтузиазму, равно как и к моей импульсивности. Он организовал для меня трехмесячный «тренинг» в администрации Мисора, в те времена образцового и лучше всех управляемого княжества среди всех 675 княжеств Индии.
Отец также снабдил меня личным секретарем, который обо мне заботился, новой машиной с шофером, а также слугой. За неделю, по прибытию моему в Бангалор, я полностью вошел в роль и в полной мере получал удовольствие от моего управленческого тренинга.
Был установлен жесткий распорядок «посещений учреждений и производств» с последующими «краткими совещаниями и обсуждениями». Одним из таких визитов стало посещение Государственного Электротехнического завода в пригородах Бангалора. Шри Бхаратананда – Морис Фридман – был его главой и директором с 1935 года.
Будучи принцем и «вернувшимся из-за границы», я привык, что со мной обходились иначе чем с прочими. Со своей стороны, я постоянно «носил» свой лучший оксфордский акцент и соответствующую улыбку принца, полную напускной вежливости. С другой стороны, Морис был в отвратительном настроении. Годом ранее он принял саньясу и начал жить соответственно своим обетам. Когда сэру Мирзе Исмаилу доложили, что его замечательный квалифицированный директор обрил голову и принял саньясу, что он ходит на работу в шафрановых одеяниях, просит милостыню на пропитание, а всю свою зарплату (3000 рупий в месяц) раздает беднякам и нуждающимся, Великий Визирь пришел в ярость.
Он послал за «этим мистером Фридманом», чтобы напомнить ему, что его нанимали как инженера, а не как саньясина, и чтобы запретить ему впредь носить охру. Морис, в свою очередь, предпочел увольнение со своего поста, сказав, что то и как он ест и во что одевается является его личным делом и что ему должны предоставить свободу вести такую жизнь, какую он хочет, до тех пор пока «качество его работы как инженера и управляющего удовлетворяет всех тех кто в этом заинтересован». В конце концов сошлись на том, что Морис будет надевать европейскую или мисорскую одежду только в тех случаях, когда на завод приедет какая-нибудь VIP персона. И поскольку из-за моего приезда он был вынужден надеть костюм, Морис был в отвратительнейшем настроении!
Когда я вышел из машины, Морис стоял на пороге, но вместо того чтобы ответить на мою улыбку, он мрачно сказал: «Ну что, юный принц, знаете вы что-нибудь об электричестве или я буду напрасно тратить с вами время?»
Я, конечно же, сразу сел обратно в машину и уже начал закрывать дверь, когда Морис осознал свою ошибку и чуть ли не силой вытащил меня из машины. «Я не хотел вас обидеть, простите», – извинился он, и я впервые увидел ту обезоруживающую улыбку на его загорелом лице. За пять минут этой сцены наши вибрации вошли в резонанс друг с другом. И они оставались в этом резонансе в течение сорока лет до самой его смерти 9 марта 1976 года и дальше вплоть до настоящего времени.
На меня сразу же произвела глубокое впечатление высоко дисциплинированная, уравновешенная и целеустремленная натура Мориса. Его интеллект был сверхмощным, его простота забавляла, его спонтанная искренняя любовь не знала границ. В Морисе не было ничего фальшивого, нарочитого или чрезмерного. Его отклик на то, что происходило вокруг всегда был мгновенным и острым, как бритва, и всегда сострадательным. Не существовало временнОго промежутка между тем, что он видел и чувствовал, и его незамедлительным действием. Если он видел попрошайку в тряпье, он отдавал ему всю свою еду и одежду, и никогда не пускался в теоретические рассуждения по этому поводу. Не было никаких догм, теорий или гипотез – только спонтанное непосредственное действие. Он не принадлежал ни к какой религии, политической партии или «изму».
Огднажды в Бомбее в 1943 году моя жена Налини, которая тогда была практикующим хирургом-гинекологом в деревнях Аундха, княжества моего отца, обсуждала с ним свою работу. Она рассказывала о финансовых трудностях бедного Аундха в приобретении даже самого элементарного необходимого оборудования. Морис спросил: «Сколько денег тебе нужно в данный момент?» Налини, не думая, сказала: «Десять тысяч рупий», – что было по тем временам крупной суммой. На следующее утро Морис пришел пешком с 10 000 рупий в банкнотах по 100 рупий!
«Начинай работать, Налини!» – сказал он. Так учил мой Гуру: прямой акт сострадания на практическом примере.
Морис Фридман родился в 1884 году в еврейском гетто Кракова, в Южной Польше, которая тогда была частью царской России.
Из воспоминаний Мориса, которыми он неохотно делился время от времени в течение нашего длительного и близкого общения, можно было заключить, что семья его была очень бедной. Его отец, ортодоксальный еврей, работал в синагоге. Мать шила, стирала и готовила, и старалась дать детям лучшее воспитание, какое могла, несмотря на то что на это почти не было денег. Морис до тринадцати лет не пробовал белого хлеба. Свою первую зубную щетку он купил, когда ему было пятнадцать.
Но Морис был рожден гением. Когда ему еще не было десяти, он читал и писал, используя кириллицу, латинский и еврейский алфавиты, и бегло говорил по-русски, по-польски, по-английски, по-французски и по-еврейски. Его отец хотел, чтобы Морис, его старший сын, стал раввином и вел безопасную, благочестивую и полезную жизнь, служа «избранному народу», который страдал под пятой царизма, и таким образом помогал им переживать гонения, возникавшие из-за широко распространенной расовой нетерпимости. Однако, способности Мориса были очень быстро замечены его учителями, которые дали ему возможность довести до конца то, что редко удавалось еврею, поступившему в царистскую русскую школу в тех краях. Он проявил себя исключительно хорошо и, получив наивысшую аттестацию среди 500 мальчиков на выпускных экзаменах, был допущен до экзаменов на соискание стипендии, где получил 95%, став лучшим во всей Польше. За это он получил государственную стипендию и возможность изучать то, что в то время привлекало его больше всего: курс по электротехнике. Ему еще не было 20, когда на его счету было уже около сотни патентов на изобретения в области механики и электротехники, одним из которых была «говорящая книга».
Вскоре его стали брать на работу в лаборатории, а потом и в исследовательские институты, и к 1925 году он объехал большую часть Европы, работал на немецких, датских и голландских промышленных предприятиях.
Однако, к 25 годам на поверхность стало прорываться то, чему предстояло стать устремлением всей его жизни. Он захотел «увидеть Бога». В течение нескольких лет он серьезно изучал Талмуд и другие еврейские религиозные книги. Однако, иудаизм недолго удовлетворял острый, смелый, логичный, не догматичный ум Мориса.
Тогда он перешел в Русское Православие и стал монахом, укрывшись в уединении одного из карпатских монастырей Южной Польши. В этот период произошел один случай, который ярко иллюстрирует характер Мориса. Вышло так, что в один прекрасный день «Сатана» искусил его прыгнуть в мощный водопад, чтобы «доказать свою веру» в Иисуса Христа и Церковь. И этот неустрашимый искатель Истины сразу же прыгнул вниз с обрыва в сто футов! Его спасли несколько кустов, в которых запуталась его сутана. В этом был весь Морис! Это было то, что вдохновляло, что вызывало любовь тысяч людей на протяжении тех 78 лет, что он прожил на этой земле.
К 1926 году Морис был «сыт по горло», как он однажды сказал нам, всеми православными догмами. «Верь в это, не делай того, делай это, повторяй за мной – меня не устраивало», – говорил он. Он хотел свободно искать везде отчаянно пытался сам для себя разобраться «зачем все это вообще». Примерно в то время он познакомился с Теософским Обществом и встретился с Анни Безан и Джидду Кришнамурти. С Кришнамурти он встречался в Швейцарских Альпах и много раз в Голландии в Саанене. В течение пятидесяти лет Морис был «очень-очень близок к Кришнамурти» и был самым серьезным и упрямым собеседником этого великого видящего.
К 1928 году он готов был эмигрировать во Францию в поисках работы и «новых приключений», как он выражался. Он приехал в Париж с большими надеждами, без денег, не зная, где жить. Но вскоре он увидел объявление в «Paris Soir» о новом электротехническом заводе в пригороде. Он предложил свои услуги и был тот час же принят. К 1934 году он стал генеральным директором завода.
В течение всего этого времени его главное стремление «найти и встретить Бога» не было забыто. Он жадно читал книги по религии, мистицизму и оккультизму. Он постоянно пробовал на себе все практики, о которых читал в огромной секции Национальной Библиотеки Парижа, посвященной этому предмету.
Потом неожиданно он наткнулся на Веданту. Он сосредоточенно изучал Упанишады, Гиту и Махабхарату в переводах на французский и немецкий. Его сильно привлекали книги Пола Брантона о Рамане Махарши. Это было первое знакомство с великим Мастером и тем, что стало для Мориса величайшим открытием: «Кто есть я?»
В течение этого периода единственным и неотступным желанием Мориса было каким-то образом попасть в Индию. А любое желание, когда оно становится беззаветной страстью, исполняется – так случилось и с Морисом.
В 1935 году сэр Мирза Исмаил, выдающийся и дальновидный правитель (диван) Мисора, совершал тур по Англии и Франции в поисках подходящего человека, обладающего талантами инженера и управленца, для проектируемого Государственного Электротехнического завода в Бангалоре. Правительство, чтобы содействовать в поиске, предложило ему посетить некоторые крупнейшие заводы Франции. Это привело его на тот самый завод, где управляющим был Морис.
Насколько глубоко этот выдающийся администратор и государственный деятель был впечатлен личностью и работой Мориса Фридмана, можно судить по реплике, случайно брошенной во время того двухчасового визита: «Мистер Фридман, как жаль, что вы не можете приехать и хотя бы нанести нам визит в Мисоре, чтобы дать совет, как нам развиваться». У сера Мирзы в голове была идея построить в далеком Бангалоре точно такой же завод, как в Париже.
Ответ Мориса был для него типичен: «Сэр, мои чемоданы собраны. Я готов ехать с вами!»
Так Морис попал в Индию, страну его мечты, и исполнил не только свою судьбу, но и помог многим – таким как я – исполнить свою.
В течение двух лет по прибытию своему в Бангалор Морил наладил на Государственном Электротехническом заводе производство трансформаторов, распределителей, резисторов, изоляторов – всего того, что было насущной потребностью по части электричества в этом передовом, прогрессивном княжестве.
Не прошло и шести месяцев с момента его прибытия в Индию как Морис стал горячим приверженцем Шри Раманы Махарши, мудреца Аруначалы. Всю неделю он работал в Бангалоре, а потом спешил в Тируваннамалай, чтобы провести выходные с Махарши. Морис умолял Багавана даровать ему саньясу. Он сказал, что хочет отречься от мира и искать просветления. Шри Багаван, как обычно, отказал ему в саньясе, сказав: «У меня нет охровых одеяний для вас, сэр, и вам они не нужны!»
Но Морис не был бы самим собой, если не был бы задиристо упрям и своеволен. Он поехал к Свами Рамдасу в Анандашрам в Канангад и принял обеты от него. Ему было дано индуистское имя Свами Бхаратананда. Он обрил голову, выбросил европейскую одежду, оделся в шафрановые одеяния бродяги и поклялся просить милостыню на пропитание, для чего раздобыл даже традиционную чашу для подаяний. Это тоже было типично для Мориса. В нем никогда не было ничего притворного или нарочитого, лицемерного или фальшивого. Он был на 100 000 % искренен, и именно всерьез следуя убеждениям, подстегнувшим его на выполнение его желания отречься от мира, которое однажды возникло в душе, он мгновенно предпринял спонтанное действие. Но желание носить определенную одежду и упрямые мысли о смысле саньясы постепенно отпали, вследствие его постоянного общения с Раманой Махарши и Д. Кришнамурти. К 1947 году он был свободен от этих внешних проявлений.
Но это было уже после той конфронтации с сэром Мирзой, которая вылилась в довольно бурную сцену нашего знакомства.
С самой первой нашей встречи Морис, так сказать, «взял меня за руку». Хоть я и не знал об этом, он начал наставлять меня на верный путь. Сам он был далеко-далеко впереди, но терпеливо, с любовью ждал, чтобы я мог за ним поспевать. Он никогда не злился и не раздражался из-за моих бесчисленных «принцевых» и разных прочих глупостей.
Я не знаю, когда именно мы сделались попутчиками-пилигримами. Но в то приятное прохладное декабрьское утро 1937 года, когда мы прибыли в Раманашрам, я почувствовал, что со мной случилось что-то очень-очень странное и замечательное, и что без его руководства «ЭТОГО» не случилось бы со мной вообще.
Насколько я помню, мы пробыли в Ашраме несколько дней. Морис ежедневно заставлял меня делать перед Махарши сурьянамаскар. Шри Багаван только улыбнулся и сказал: «Пара часов медитации этой саданы полезна для тебя, чтобы снять напряжение в конечностях». Я никогда этого не забуду и даже в теперешнем возрасте (79) я вспоминаю его слова, когда каждый раз на рассвете пробуждаюсь к самсаре и делаю сурьянамаскар.
В Раманашраме было просто «НИЧТО»: ни бесед, ни вопросов, ни ответов, ни надежд, ни страхов, ни молитв – никаких движений ума или интеллекта. И моему вихревому, высокомерному эго просто не за что было ухватиться. В каком-то смысле, оно было сбито с толку, но остерегалось самого себя. Оно не находило себе места. И я не способен был в этом разобраться.
Первую ночь мы с Морисом провели в маленькой хижине и спали на полу на матрацах. Всю ночь я слышал, как кто-то ругается в полный голос, как трубят трубы и бьют в большие и маленькие барабаны. Я был уверен, что всю ночь не сомкнул глаз.
Когда я, не на шутку рассерженный, стал кричать на Мориса по поводу всего этого шума и гвалта, он сказал: «Апа, не было никакого шума. Все было тихо и мирно! Только твой измученный ум создавал весь этот шум. Наблюдай за ним».
Позднее я понял, что ум может быть чрезвычайно изворотливым. Он может работать быстрее скорости света, но часто ему требуется больше времени, чем телу, чтобы добраться из одной точки в другую, так что ты прибываешь, так сказать, по частям. Морис частенько отказывался со мной разговаривать целые сутки, говоря: «Апа, приехало только твое теле. Я подожду, пока ты сам приедешь, прежде чем общаться с тобой».
Апа Б. Пант
